Неточные совпадения
Наконец объявлено, что не сегодня, так завтра снимаемся с якоря. Надо было перебраться на фрегат. Я последние два дня еще раз объехал окрестности, был на кальсадо, на Эскольте, на Розарио, в лавках. Вчера отправил свои чемоданы домой, а сегодня, после обеда, на катере отправился и сам. С нами поехал француз Рl. и еще испанец, некогда
моряк, а теперь commandant des troupes, как он называл себя. В этот день обещали быть на фрегате несколько испанских семейств, в которых были приняты наши
молодые люди.
Это подняло на ноги всех англичан,
моряков и
молодых конторщиков.
Вскоре обнаружилась морская болезнь у
молодых и подверженных ей или не бывших давно в походе
моряков.
Когда я кончил и человек подал обед, я заметил, что я не один; небольшого роста белокурый
молодой человек с усиками и в синей пальто-куртке, которую носят
моряки, сидел у камина, a l'americaine [по-американски (фр.).] хитро утвердивши ноги в уровень с ушами.
6 и 7-го числа опять гость —
молодой Врангель, лицеист, служащий в Семипалатинске. Опять толкотня в доме Бронникова… Еще
моряк князь Оболенский с Амура… С ним беседа любопытна.
Хитрый помещик был не кто иной, как майор Алымов, о котором вскользь уже упомянуто. Его почему-то не называли по имени и отчеству, а титуловали почину: «майор». Он был
молодой, холостой, бравый, сильный, плечистый, с огромнейшими черными усами «вразмет» и с бойкими, но неприятными манерами дурного тона, которыми он и оттолкнул от себя соседа-моряка при молебне о дожде для земли алчущей.
При появлении русских
моряков все встали. Хозяйка,
молодая негритянка, сестра Паоло, знаками просила садиться. Она и другие две женщины — ее гостьи — были одеты довольно опрятно: в полосатых ярких юбках и в белых кофтах; на головах у них были белые повязки, напоминавшие белые чалмы, которые очень шли к их черным лицам. Игроки — муж и гость — были гораздо грязнее, и костюм их состоял из лохмотьев.
Нечего и говорить, что и капитан «Маргариты», и особенно гостивший у него старик-капитан встретили
молодого человека с задушевной приветливостью и той простотой, которой отличаются вообще
моряки.
Между тем многие матросы спускаются вниз и с какой-то суровой торжественностью переодеваются в чистые рубахи, следуя традиционному обычаю
моряков надевать перед гибелью чистое белье. В палубе у образа многие лежат распростертые в молитве и затем подымаются и пробираются наверх с каким-то покорным отчаянием на лицах. Среди
молодых матросов слышны скорбные вздохи; многие плачут.
В палубе, казалось, все прыгало и вертелось. Несколько десятков матросов лежало вповалку. Бледные, с помутившимися глазами, они казались совершенно беспомощными. Многие тихо стонали и крестились; многих тут же «травило», по выражению
моряков. И вид всех этих страдавших морской болезнью, казалось, еще более усиливал страдания
молодого человека.
Признавая, что Корнев лихой
моряк и честнейший человек, все эти
молодые люди, которые только позже поняли значение адмирала, как морского учителя, видели в нем только отчаянного «разносителя» и ругателя, который в минуты профессионального гнева топчет ногами фуражку, прыгает на шканцах и орет, как бесноватый, и боялись его на службе, как мыши кота.
Но стыд за свое малодушие заставляет
молодого лейтенанта пересилить свой страх. Ему кажется, что и капитан и старый штурман видят, что он трусит, и читают его мысли, недостойные флотского офицера. И он принимает позу бесстрашного
моряка, который ничего не боится, и, обращаясь к старому штурману, стоящему рядом с капитаном, с напускной веселостью говорит...
— Вперед смотреть, — весело и молодцевато во всю силу своих
молодых и могучих легких крикнул мичман Лопатин вслед за уходом старшего офицера, как будто выражая этим окриком и свое удовольствие остаться одному ответственным за безопасность корвета и всех его обитателей, и свое не дремавшее внимание лихого
моряка, у которого ухо держи востро.
Наконец, заметив
молодого лейтенанта [Лейтенант — второй офицерский чин у
моряков.], показавшегося из-за грот-мачты, он подошел к нему и, вытягиваясь во фронт и отдавая по форме честь, спросил...
Ах, сколько раз потом в плавании, особенно в непогоды и штормы, когда корвет, словно щепку, бросало на рассвирепевшем седом океане, палуба убегала из-под ног, и грозные валы перекатывались через бак [Бак — передняя часть судна.], готовые смыть неосторожного
моряка, вспоминал
молодой человек с какой-то особенной жгучей тоской всех своих близких, которые были так далеко-далеко.
И зато как же его ругали втихомолку
молодые люди, что он не дает им покоя, но зато и как же тепло вспоминали его впоследствии, когда поняли, что и вспоминал он о Корнилове, и разносил, и бесновался подчас, искренне любя морское дело и искренне желая сделать молодежь хорошими
моряками.
И англичанка так внимательно слушала рассказы
молодого человека, полные откровенности и какой-то наивной сердечности, и так ласково улыбалась своими серыми глазами, когда Ашанин приносил ей снизу шаль или стакан лимонада со льдом, что другой ее кавалер, английский офицер, ехавший на Ванкувер, плотный рыжий господин лет за тридцать, с рачьими глазами, стал хмуриться, а наш юный
моряк, напротив, был полон восторга и, признаться, начинал сожалеть, что адмирал дал ему командировку в Сайгон, а не в Гонконг.
И года не прошло, как они поженились, оба влюбленные друг в друга, счастливые и
молодые, и вдруг… расставаться на три года. «Просись, чтобы тебя не посылали в дальнее плавание», — говорила она мужу. Но разве можно было проситься? Разве не стыдно было
моряку отказываться от лестного назначения в дальнее плавание?
Ревунов (не расслышав). Я уже ел, благодарю. Вы говорите: гуся? Благодарю… Да… Старину вспомнил… А ведь приятно,
молодой человек! Плывешь себе по морю, горя не знаючи, и… (дрогнувшим голосом) помните этот восторг, когда делают поворот оверштаг! Какой
моряк не зажжется при воспоминании об этом маневре?! Ведь как только раздалась команда: свистать всех наверх, поворот оверштаг — словно электрическая искра пробежала по всем. Начиная от командира и до последнего матроса — все встрепенулись…
— Эта дача принадлежит одному старому отставному
моряку, у которого был единственный сын, с год как женившийся. Они жили втроем на Васильевском острове, но домик их был им и тесен и мал. Старик купил здесь место и принялся строить гнездо своим любимцам —
молодым супругам, да и для себя убежище на последние года старости… Все уже было готово, устроено, последний гвоздь был вбит, последняя скобка ввинчена, оставалось переезжать, как вдруг один за другим его сын, а за ним и сноха, заболевшие оспой, умирают.
По другую сторону
моряка, несколько наклонившись вперед, как будто хочет поймать на лету думу его, стоит
молодой гвардеец приятной наружности, с открытыми серо-голубыми глазами, статный, величавый, облитый золотом.